Ант Скаландис - Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]

— Ну ладно, хватит, остановись. — Ясень улыбнулся. — Хочешь ребенка? Будет тебе ребенок.

Но все оказалось не так просто. Прошло два месяца, как мы перестали предохраняться, а задержки все не было.

Терпеть не могу врачей. Нет, не тех, с которыми мы вместе наших ребят с того света вытаскивали в Пули-Хумри и в Кандагаре, не тех, которые меня в Ереване латали. А обычных, без погон, которые в простое мирное время в наших ублюдочных поликлиниках и больницах запросто могут загнать тебя в гроб с помощью всего лишь сидения в очередях к кабинету или мучительного ожидания укола, когда лежишь на грязной, пропахшей мочою койке, в глазах темнеет от боли, и слышишь, как медсестрички весело поют в ординаторской — у них там пьянка по поводу дня рождения нового врача. Так получилось с матерью Ларисы Булатовны в Свердловске. Лежала с переломом ноги, а умерла от простой почечной колики. Мне тогда было десять лет. А в двенадцать, уже в Москве, мне резали аппендицит. Приличная вроде была больница, но что-то они там запороли с наркозом, экономили, что ли? Было очень больно. Я помню. Очень. И с тех пор не люблю врачей.

Я, правда, совсем забыла, что теперь буду обслуживаться на другом уровне: Четвертое управление Минздрава, Кунцевская ЦКБ, наблюдение персональное у каких-нибудь академиков. И все равно тошно сделалось. Даже плюнуть захотелось на всю эту бодягу, но ты уже знаешь, я страсть какая упрямая. Если чего решила…

— Не все в порядке у вас с гормонами, милочка, — солидно и чуть иронично заметило светило, изучив все мои анализы.

— Да ну?! — изобразила я удивление и, стараясь нахамить ему, добавила: — А почему же трахаться хочется постоянно?

Светило было невозмутимо.

— Это, милочка моя, разные вещи: сексуальная активность и способность к репродукции.

— К чему, к чему? Ах, ну да! Так и где же будем брать необходимые гормоны?

— Найдем, — успокоило оно. — Попьете лекарства, милочка, посидите на диете, снова пройдете обследование…

— А спортом можно заниматься?

— Даже нужно. Нервничать только не надо, психовать. Вот это самое дрянское дело.

Я улыбнулась грустно. Подумала: «Не получится». Но промолчала. И начала пить какую-то гадость. Маленькие такие таблеточки в желто-голубых пузырьках по несколько штук в день. Кажется, назывались они клостилбегит и в качестве побочного действия сулили мне близнецов.

А вообще-то этот академик Шнайдер был большой спец по бесплодию, и если он говорил, что случай не безнадежный, — значит, так оно и было.

В мае Сергея осенило.

— Слушай, я планировал послать тебя в Израиль на обучение осенью. Так ты поезжай сейчас. Во-первых, климат, море, во-вторых, фрукты, витамины, в-третьих, у них там шнайдеров больше, чем у нас бесплодных женщин, — лучшая в мире медицина.

Мне было грустно расставаться с Сергеем, тогда — как-то особенно грустно, но в целом идея была прекрасная.

Он приезжал ко мне несколько раз. Лечение-обучение шло нормально, однако результата пока не давало. То есть лечение не давало результата, обучение совсем наоборот. К концу июня, когда я приехала в Москву на каникулы и на XIX партконференцию, я смачно ругалась на иврите и с гордостью ощущала себя шпионом, готовым внедриться куда угодно. Тут-то и появился человек, знакомство с которым переменило очень многое в нашей жизни.

Как-то после одного из заседаний в Кремле, возможно, даже заключительного заседания той судьбоносной конференции Сергей притащил к нам в дом Леню Вайсберга. Леня был настоящим штатным гэбэшником высокого уровня, и я поначалу сильно напряглась в отношении дружбы с ним. Помню наш разговор с Сергеем в тот вечер после ухода Тополя. Не Тополя, конечно, даже еще и не Горбовского для нас, а просто Лени Вайсберга.

— Не может полковник ГБ, прошедший всю эту гребаную лестницу, лизавший зады и хладнокровно убивавший, не может он стать врагом системы! — почти кричала я. — Неужели ты хочешь сделать его Причастным?

— Да! Хочу! — орал Сергей. — Потому что такого уникального человека мы еще сто лет не встретим. Он просто создан для службы ИКС.

— «Интеллигент может стать спецназовцем, спецназовец интеллигентом — никогда». Твои слова? — выпрыгивала я из штанов.

— Мои! — соглашался Сергей. — Так он и был сначала интеллигентом, а потом спецназовцем. И мне плевать, сколько он там убил пакистанских моджахедов. Мне важно, что он сегодня хочет всем добра.

— А я в этом не уверена. Не уверена! — гнула я свое.

— А ты в себе уверена?! — снова орал Сергей. — Во мне ты уверена?! Ты ведь сама убивала моджахедов. А я убивал унитовцев! А Дедушка убивал вообще всех подряд…

— Не надо про Дедушку, — сказала я. — Давай прекратим сейчас этот спор.

И мы действительно перестали спорить. Я помню, как у меня вдруг и очень сильно заболела голова. Может, от слишком большого количества выпитого «Амаретто» (принес Леня, а я такого напитка раньше не пробовала, мне дико понравилось, и по серости своей я пила его, что называется, стаканами), может, от нервного напряжения, а может… Не знаю. Но уже через три дня Леня Вайсберг стал полностью нашим человеком, и на Варшавку мы начали ездить вместе. Кстати, это он придумал давать Причастным названия деревьев. И тут же заявил, что сам будет Тополем, потому что с детства любит это самое городское и живучее из деревьев.

— А я что же, буду Незнанским? — поинтересовался Сергей.

— Нет, — сказал Леня, не приняв шутки, — ты будешь Ясенем.

— Почему Ясенем? — удивился Сергей.

Леня ничего не ответил, а я сказала зловещим шепотом Никулина из «Операции „Ы“»:

— Чтоб никто не догадался!

Наступила короткая историческая пауза, после которой все рассмеялись.

Так Сергей Малин стал Ясенем.

А еще через минуту я сделалась Вербой. Причем должна признаться, что самой мне хотелось быть Пальмой, но неумолимый Вайсберг сказал свое последнее слово, и мы поняли, что он прав.

А вот четвертого Причастного нашла я. Уже осенью того же года, когда вновь отправилась в Тель-Авив, так сказать, на повышение квалификации. Общение с Тополем заставило меня пересмотреть слишком высокую оценку собственного мастерства. Я провела там еще два месяца напряженных тренировок, непростых для понимания лекций на только что выученном иврите, интереснейших знакомств, экскурсий по древним святыням, и наконец был отдых в Эйлате, на прекрасных пляжах Красного моря. Лечение как таковое в тот период напрочь вылетело у меня из головы. Может, поэтому в декабре я все-таки забеременела?

А одним из новых знакомых стал Женька Жуков, мастер спорта по боксу в весовой категории до девяноста килограммов, уроженец Калуги, окончивший в восемьдесят третьем психфак МГУ, сразу понявший, что никакой психологии (как науки) в этой стране нет, женившийся на еврейке Любе Гуревич (по любви, а не по расчету) и уехавший в восемьдесят четвертом в Израиль. В Тель-Авиве он довольно успешно занимался научной работой и преподавал в университете, на иврите говорил совершенно свободно, но жутко тосковал среди иудеев и арабов, мечтал об Америке, а более всего о свободной России, куда можно будет вернуться для нормальной работы. Россию эпохи первого съезда народных депутатов он вполне справедливо свободной не считал. О чем мы только не говорили с Женькой, и когда однажды полунамеком я рассказала ему о некой вроде бы существующей международной службе всеобщего контроля, он необычайно возбудился и, чуть ли не взяв с меня страшную клятву никому не разглашать услышанное, поведал свою сокровенную мечту — создание всемирного общества психологов в виде некой секретной спецслужбы для выявления на очень раннем безобидном этапе социально опасных людей. А надо заметить, что системы тестов, разработанные Жуковым, котировались весьма высоко не только в Израиле, но и в Европе, и за океаном тоже. Собственно, благодаря тому, что его тесты использовал Моссад для отбора кадров, я и познакомилась с Женькой. В общем, я поняла вдруг, что Женька — наш человек. Не скрою (что уж теперь?), в какой-то момент я увлеклась им, и он тоже не устоял, хотя действительно любил свою жену. А я действительно любила Ясеня.

Наша связь была мимолетной. Но она была. Такой уж я человек. Можешь как угодно меня называть. Осокорь, например, славившийся своей простотой, так однажды высказался:

— Танька, да ты же просто блядь. Блядью родилась — блядью и умрешь. Но ты очень хорошая, красивая, умная, добрая блядь.

— Спасибо, Петя, — сказала я ему тогда.

Правда, я не обиделась. Наоборот — мне было приятно. Меня все любят и честно говорят об этом. И я многих люблю, на самом деле люблю. Просто некоторых я люблю особенно. Но одного, только одного, любила по-настоящему. Он это понимал. А с кем я сплю — это дело десятое. Ну не могу я долго без этого, не могу, братцы-кролики! Все из рук к черту валится, психую, злюсь, соображать начинаю плохо… И онанизмом не люблю заниматься, ну не люблю! Вот такая я была… Да, была, потому что теперь я другая…